не полностью ко мне равнодушна… а я согласен ждать… вы ведь не станете возражать против того, чтобы я с ней объяснился, сэр? — выпалил мистер Кокс, несколько озадаченный выражением лица мистера Гибсона. — Уверяю вас, мисс Гибсон не оставила мне никакой надежды, — продолжал он, не зная, что еще сказать, но подозревая, что осуждение мистера Гибсона вызвано его непостоянством.

— Да уж! Смею надеяться, что не оставила. Не думайте, что недовольство мое вызвано этим. А вот касательно мисс Киркпатрик вы заблуждаетесь. Я совершенно уверен, что она никак не могла поощрять ваши ухаживания!

Мистер Кокс явственно побледнел. Его чувства, пускай непостоянные, явно были серьезны.

— Однако, сэр, если бы вы видели ее… Не хочу показаться тщеславным, да и манеру поведения трудно описать в словах. Как бы то ни было, вы же не станете возражать, если я все-таки предприму попытку и объяснюсь с ней?

— Ну, если переубедить вас невозможно, что я тут могу возразить? Однако, если вы послушаетесь моего совета, вам не придется терпеть боль отказа. Рискуя сказать лишнее, я все же хочу вам сообщить, что чувства ее принадлежат другому.

— Но это невозможно! — воскликнул мистер Кокс. — Мистер Гибсон, я уверен, что вы ошибаетесь. Я достаточно далеко зашел в выражении своих чувств, и намеки эти были приняты весьма благосклонно. Убежден, она не могла не понять смысла моих слов. Кто знает, возможно, чувства ее переменились. Ведь вы не можете исключить, что, все обдумав, она отдала свои предпочтения другому?

— Под «другим» вы подразумеваете себя, полагаю. Я могу представить себе подобное непостоянство, — он не удержался от мысленной усмешки в адрес примера, пребывавшего у него перед глазами, — однако буду крайне огорчен, узнав, что мисс Киркпатрик может быть в нем повинна.

— А если вдруг? Это же не исключено! Позволите вы мне повидаться с нею?

— Разумеется, мой бедный друг! — К легкому презрению примешивалась изрядная доля уважения к простодушию, неискушенности, силе чувства, пусть чувство это и было совсем недавним. — Я прямо сейчас ее к вам и пришлю.

— Благодарю вас, сэр. И да вознаградит вас Бог за ваше искреннее участие!

Мистер Гибсон поднялся в гостиную в надежде обнаружить там Синтию. Там она и сидела, как всегда радостная и беспечная; она шила капор для матери и за работой болтала с Молли.

— Синтия, ты меня очень обяжешь, если немедленно спустишься в приемную. Мистер Кокс желает с тобой поговорить.

— Мистер Кокс? — переспросила Синтия. — О чем же?

Видимо, ответ на собственный вопрос она смогла угадать и без подсказки, поскольку покраснела и уклонилась от строгого, непререкаемого взгляда мистера Гибсона. Едва она вышла за дверь, мистер Гибсон сел и взял со стола свежий выпуск «Эдинбурга», дабы не поддерживать беседу. Видимо, именно содержание одной из статей заставило его обратиться через минуту-другую к Молли, которая сидела молча, в явном недоумении:

— Молли, никогда не играй чувствами честного человека. Ты не представляешь, какую этим можно причинить боль.

Вскоре в гостиную снова вошла Синтия, вид у нее был крайне смятенный. Скорее всего, знай она, что мистер Гибсон по-прежнему на месте, она бы туда не вернулась; однако, чтобы он сидел там и читал (или делал вид, что читает) в середине дня, было делом столь неслыханным, что она и предположить не могла, что он останется. Как только она вошла, он поднял на нее глаза; ей ничего не оставалось, кроме как придать лицу решительное выражение и вернуться к работе.

— Мистер Кокс по-прежнему внизу? — осведомился мистер Гибсон.

— Нет. Он уехал. Просил передать вам обоим свои наилучшие пожелания. Мне представляется, он намерен сегодня же отбыть отсюда.

Синтия пыталась говорить самым обыденным тоном, однако глаз не поднимала, а голос ее слегка дрожал.

Мистер Гибсон еще несколько минут сидел, опустив глаза в книгу; Синтия же чувствовала, что разговор не закончен, и мечтала закончить его поскорее, ибо выносить это суровое молчание было крайне тяжело. Наконец оно прервалось.

— Надеюсь, Синтия, что подобное больше никогда не повторится, — произнес мистер Гибсон строгим, недовольным тоном. — Даже если девушка и не связана никакими обязательствами, я не могу одобрить того, что она охотно принимает знаки внимания от молодого человека и поощряет его сделать предложение, соглашаться на которое не намерена. Но когда речь идет о молодой даме в твоем положении, помолвленной, и при этом ты «весьма благосклонно», по словам мистера Кокса, принимаешь его ухаживания! Подумала ли ты о том, какую незаслуженную боль причинит ему твое бездумное поведение? Я называю его бездумным — и это еще самый мягкий эпитет, который я в состоянии применить. Смею надеяться, что более такого не повторится, ибо в противном случае я вынужден буду высказаться в куда более резком тоне.

Молли даже и вообразить не могла «более резкого» тона, ибо ей слова отца представлялись не просто строгими, но даже жестокими. Синтия густо покраснела, потом побледнела и в конце концов подняла свои прекрасные, полные слез глаза на мистера Гибсона. Он был растроган ее взглядом, однако тут же принял решение не поддаваться чарам ее красоты, а остаться при трезвой оценке ее поведения.

— Я вас прошу, мистер Гибсон, выслушайте мою версию случившегося, а там уж судите меня. Я вовсе не собиралась… флиртовать. Я лишь пыталась вести себя любезно — это у меня получается само собой, — а этот глупенький мистер Кокс почему-то возомнил, что я поощряю его ухаживания.

— Ты хочешь сказать, что не заметила, как он в тебя влюбился? — Ее нежный голос и молящий взгляд уже почти растопили решимость мистера Гибсона.

— Ну, я полагаю, нужно говорить правду. — Синтия зарделась и не удержалась от улыбки, едва заметной, но все же улыбки, и тем самым вновь ожесточила сердце мистера Гибсона. — Раз-другой мне действительно показалось, что он говорит несколько более восторженно, чем то приличествует случаю; однако я терпеть не могу обескураживать людей, а у меня и в мыслях не было, что он вообразит себе, будто бы действительно влюблен, и устроит из этого такой спектакль, да еще после всего-то двухнедельного знакомства.

— Судя по всему, ты прекрасно отдавала себе отчет в том, насколько он глуп (хотя я бы скорее сказал — простодушен). Тебе не кажется, что ты должна была помнить: он может дать преувеличенное толкование твоим словам и поступкам и принять их за поощрение?

— Пожалуй. Согласна, я во всем виновата, а он во всем прав, — сказала Синтия, обиженно надув губки. — Во Франции мы, помнится, говорили: «Les absents ont toujours tort», [79] но здесь, похоже… — Она осеклась. Ей